Поразмышляем о Маяковском. (Автор - Стэн ГОЛЕМ)

                                                          Вертинский: томная тайна.      Главная.

Груды лести процарапаны советскими перьями. Глянцем ламинирована каждая строка… но если звёзды всё ещё зажигают, значит, это кому-нибудь нужно: заново пялиться в телескоп, размышляя о планете-Поэте. Размышления будут спорными… фанатам-иконотворцам предлагаю выйти, проорать анафему автору и вернуться.
С вами тесно, без вас будет скучно.

В прозе Поэт лапидарен, как докладная записка.
«Пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил»… знаменитая фраза из предсмертного письма. И тут же (вот логика!): «Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо». Семейка – просто на зависть! Определённо, шушукались… а сейчас? Чем, собственно, сплетня отличается от суждения? Недостатком информации, желанием улучшить (читай: переврать) исчезнувшую действительность.

Попробуем же, рассуждая, не сплетничать.
Благо, пищи для рассуждений не занимать.
Фигура горькая и величественная… по значимости в новой русской поэтике – Пушкин ХХ века. Стихи, поступки и взгляды героя, по мере роста и деградации Революции, кардинально менялись. И что? Поэт был остановлен, задержан жизнью на пике журнальной славы – и прекратил себя, боясь падения с высоты.
Спускаться было некуда: куда спускаться с вершины?

И нам, и большинству недалёких предков вводили Поэта, как прививку от гриппа, “принудительно, как картошку при Екатерине”, по выражению Пастернака. Оттого и поэма «Во весь голос» случилась прологом – слушайте, товарищи потомки, насколько мне современники осточертели! Нечего им больше сказать – вот и читаем: роясь в сегодняшнем окаменевшем г…не. Но, может быть, сыновья сыновей поймут, какой социализм и для кого ваял Маяковский? Пролетариат Поэта не принял – сколько ни вылизывал он чахоткины плевки шершавым языком плаката! Не помогли ни «Окна РОСТА», ни потрясающая «Советская азбука», написанная как средство ликвидации неграмотности. «Азбука» была настолько популярна, что её цитировали даже белогвардейцы: антисемит Антанте мил, Антанта – сборище громил…

Не добитая тремя поколениями Вождей, интеллигенция не любила Поэта тем более!
Критики при жизни его покусывали, чиновники вздрагивали, редакторы интриговали… куда как славно стать живою окаменелостью! Копнём тихонечко мятущуюся душу, иголкой лазерного зонда… чтобы проникнуть глубже, отбросим наносное, второстепенное, затасканное: неудобную лесенку строк и грохот басов. Поэта при жизни было чуточку многовато – в одиночку он занимал всё поэтическое пространство, расчищенное культуртрегерами с наганом.
Вначале и сам над этим посмеивался:

Я знаю –
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!

Но, привыкая к хорошему, не забывай платить. Кто-то вскоре заплатит жизнью…
Слава и титул «лучшего пролетарского поэта», присвоенные Маяковскому быстро входящим в силу Иосифом Сталиным, обрекали на одиночество:

Есть ещё у нас Асеев Колька,
Этот может,
Хватка у него моя…

И тут же извиняющимся тоном сообщает Пушкину («Юбилейное»), что хватки-то знакомцу всё же недостаёт: у Кольки «маленькая, но семья». Вот как описывает Асеев свою первую встречу с Маяковским: «Я узнал его, идущего по Тверскому бульвару, именно по непохожести на окружающих. Высокий детина двигался мне навстречу, издали приметный в толпе ростом, сиянием глаз, широким шагом. Я подошел, предчувствуя угадывание, как иногда предчувствуешь удачу.
– Вы Маяковский?
– Да, деточка».
Деточка, хоть и был ниже ростом, пребывал уже в достаточно зрелом возрасте…
Застрял Колька-курянин в памяти потомков любимым асеевским стихом Маяковского, одним из главных шансон-шедевров середины 70-х – это «Синие гусары», положенные на музыку замечательным актёром и музыкантом Александром Хочинским:

Раненым медведем
мороз дерет.
Санки по Фонтанке
летят вперед.
Полоз остер —
полосатит снег.
Чьи это там
голоса и смех?
…
Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары —
пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
собираются
в номерах.

Глухое, гулкое безвременье 70-х, обуздавшее кухонную вольницу бардов, породило новый общественный проект – блатную лирику, удобно клавшуюся на музыку и, вместе с татуировками, плевками, заточками, постепенно входящую в атрибутику молодёжных культов. Разрастаться протестному блатняку ни в коем случае нельзя, рассудила власть – хватило Галича, неистового Аввакума Советской власти… поразмыслив, официоз (в лице КГБ плюс масс-медиа) пригнулся к андерграунду и нежно подхватил «симфо-бардов», тянущихся к нео-классикам и хрестоматийным текстам вроде «Гусаров». Позднюю «пуповину» многие авторы отрывали в Парижах, Яффах и Амстердамах… а оторвав, неожиданно умерли.

Блатари втихую «оплодотворяли» песенный жанр окраин, благо существовал на него социальный заказ. Барды принялись обмениваться со сцены шальными словечками: кенты, шматьё, беспонтовый… шансон до времени сидел на нарах, как король на именинах.
Непринятым Мессией Вертинский пылился в архивах, но время его приближалось. Именно Вертинский породил шансонье, а Есенин и Маяковский заложили основы шансона. Это, разумеется, по мнению автора… в не-России, на столичных обочинах, мудрый, не противоречащий властям Окуджава собирал свои тихие толпы. Моталась по миру слепая звезда Высоцкого, а из-за бугра сквозило белогвардейщиной: не надо грустить, господа офицеры… но офицеры всё же грустили. И рвались пулемётными очередями магнитофонные ленты: рождайся, новое слово… а у властей тем временем задачи оставались стабильными: разделяй и властвуй.
Раз андерграунд неизбежен, его придётся возглавить. И вывернуть наизнанку. Нынешнее состояние шансона – лучшее тому подтверждение.

Маяковского не пели, но весь шансонный поток мгновенно покатился по быстрым и колким рифмам, гиперболической образности, предложенной нео-классиком ( Высоцкий: «Я Як-истребитель, мотор мой звенит…»). И тот же Визбор: милая моя, солнышко лесное… или Кукин: а я еду за туманом… нарочно беру примеры, лежащие на слуху. Связь Маяковского с реинкарнацией городского романса могла бы стать предметом серьёзного исследования, но, будучи профаном, трону её пунктиром и двинусь дальше. Спросим полушутя: а что ещё объединяет Маяковского и шансон? Умение развлечь самого себя. Поэтизация простых, но сильных образов:а вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Именно этим, господа рифмоплёты, вы постоянно и заняты.

От песенной эволюции – к парадоксам личности.
В маленьком грузинском селении Багдади Володе было скучно и тесно.
Старшая сестрица Людмила студенткой укатила в Москву. Отец, лесничий благородных кровей, уколол палец ржавой булавкой и умер от столбняка. Кроха-сын, годков четырнадцати, переметнулся к сестре в Москву – внутренне насторожившийся, внешне раскованный.

Ринулся сразу же в Революцию, был членом Московской большевистской организации… и трижды был задержан полицией: за листовки, за нападение на полицейского с целью отбить задержанного революционера-грузина, по подозрению в причастности к эксам… вот это была опасность, но, к счастью, Камо сотоварищи обошёлся без пацанёнка. Говорливость уличного подростка Поэту очень пригодится во время острых публичных дебатов… и быть бы мальчонке профессиональным боевиком, но тюрьма решила иначе. По сообщению надзирателя, в августе 1909 года «Владимир Маяковский… своим поведением подстрекал других заключенных к неповиновению по отношению к сотрудникам тюрьмы". Его переводят из угла в угол – и арестантская эпопея завершается в одиночной камере № 103 Бутырской тюрьмы. Здесь рождается первое стихотворение… ну, чем не муки шансона?
Милей всего свобода за решёткой.

Тогдашняя тюрьма ещё учила постояльцев… обретённое в юности трепетное отношение к окружающему (помните стих о лошади? и немножко нервное… к лошадям обыватели в ту пору относились, как нынешние автовладельцы к велосипедистам – одновременно: со страхом, презрением, ненавистью и равнодушием!), любовь к Мужам Разума и ненависть к мещанскому быдлу складываются у Поэта в крайне специфический профиль. Любовь и ненависть в Маяковском не смешиваются, но властвуют безраздельно, отчего глубокая, цельная личность годами держится на грани раскола.
Таков был врач Че Гевара. Такой была сама Революция.
Никто проникновенней Поэта так и не сказал о Любви:

Тело твоё
Буду беречь и любить,
Как солдат,
Обрубленный войною,
Никому не нужный,
Ничей,
Бережёт свою
Единственную ногу.

Сознательно не привожу названия – а Вы почитайте!
Послушайте бунтаря: чем нежно сюсюкать обжорной харе, я лучше в баре… далее по тексту. Футуризм Маяковского, говоря бегло и понимая, что тема много шире, чем два-три подобных эссе, есть бунт одиночки на стройке нового общества. Умер царизм, но ничего не меняется… общество плюёт на идеалы Свободы в начале 2000-х так же, как плевало в начале прошлого века.
Кругом «болотные» обормоты.

Авангардный живописец и поэт Бурлюк вместе с распустяем Кручёных неотступно пасут Маяковского, как Клюев и Мариенгоф выпасывали Есенина. В подобных компаниях, чем громче орёшь, тем больше чувствуешь одиночество. Поневоле приходят ощущения обреченности, невесомости, избранности… и быстро укореняются. Мессии русской поэзии всегда восходят на крест по собственно воле…
Единственный сын вдовы, Маяковский не был призван на военную службу, но живо комкал ужасы потерь Первой Мировой в поэме «Война и мир», признанной критиками реакционной… вот вам! Затем была поэма «Человек», произведение, рассказывающее читателю о немыслимых мучениях, вызванных разбитым сердцем и безответной любовью. Я, впрочем, чаще возвращаюсь к поэтическому первенцу, произведению под названием «Облако в штанах»… приятно, чёрт возьми, родиться мужчиной!

Помимо поэм, немало было горьких, прекрасных слов… но мимо, всё это помимо. Гениальность лирики, новая поэтическая образность, рождённые на переломе эпох, сыграли с великаном в Стране Лжецов поистине злую шутку. Сделав ложный вывод о возможности построения социализма отдельно взятой поэзией, Маяковский вбивает свой талант, как гвоздь, в замызганный гроб Революции. Появляются поэмы «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин»: чем гуще их славословят, тем сильнее ощущение полной художественной беспомощности. Зарубежье путешественнику Маяковскому, кроме внебрачных детей, тоже ничего не приносит: лишь социализм созвучен борьбе!

Маяковский и эволюция немыслимы.
Отсюда – разочарование в НЭПе, гнетущая пустота, в которой, в конце концов, и грянул выстрел… и загорелась звезда Поэта. Значит, было кому-нибудь нужно… египтяне считали звёзды душами умерших богов, влекущихся в Млечном Потоке.
О чём они толкуют, души моих небожителей – Маяковского, Есенина, Гумилёва? О неблагодарности современников? Так нет пророка в своём отечестве!
Вы думаете, современным потомкам Маяковский был бы более признателен?
Выпрямился бы во весь свой божественный рост.
Глянул по сторонам, рявкнул бы: твари вы бездуховные!..
И застрелился ещё раз.